Личность

      (Глава из книги Г. Мосака "Адлерианская психотерапия".)

      Теория личности

   Психология Адлера является скорее психологией использования, чем психологией обладания. Это положение понижает значение вопросов “Как наследственность и окружающая среда формируют личность?” или “Насколько интеллект является наследственным и насколько он обязан окружающей среде?”. Вместо этого функционалист, холистический адлерианец спросит: “Как личность использует наследственность и окружающую среду?”

   По Адлеру, семейная система устанавливает первичное социальное окружение растущего ребенка, чье положение сравнимо с положением иммигранта в чужой стране – неспособного понять язык и неспособного быть понятым. Несведущий в правилах и обычаях, к своему ужасу обнаруживает, что, до тех пор, пока он не выучит соответствующий язык и не научится соответственному поведению, он не сможет найти своего пути в этих местах. Родители, братья и сестры, ровесники, общественные институты и культура оказывают влияние на него, способствуют его социализации. Пока он не научится тому, что от него ожидается, он будет относительно беспомощным, некомпетентным и ущербным. Поэтому, наблюдая за своим окружением, он оценивает, и постепенно приходит к различным выводам относительно себя самого, своей ценности, своего окружения, чего оно от него требует, и как он может приобрести “гражданство в новом мире”. Путем наблюдений, исследований, путем проб и ошибок, и получения обратной связи от своего окружения он изучает, что получает одобрение, а что – неодобрение, каким образом он может достичь значимости. Помимо своих восприятий и оценок, ребенок не является пассивным приемником семейного влияния. Он активно и творчески занят изменением своего окружения, “воспитанием” (training) своих братьев и сестер, “повышением” (raising) своих родителей (Mosak, 1980). Он хочет принадлежать, быть частью, иметь значимое слово.

   В независимости от того является ли эта потребность биологической или приобретенной, каждый ребенок ищет значимости. Он не стесняется в средствах для достижения цели в семейной иерархии, выискивая себе “место под солнцем”. Один из братьев или сестер становится “лучшим” ребенком, другой “самым худшим”. Быть любимчиком, принадлежность к предпочтительному в данной семье полу, идентификация себя с одним из родителей или одним из братьев или сестер или заключение союза с одним из них может дать основу для ощущения своего места. Другими “создателями положения” для некоторых детей являются умственные недостатки, физическая ущербность и т.д..

   Крайне важным для ребенка является положение ребенка в семейной иерархии. Таким образом, скорее всего первый ребенок обычно консервативен, а второй часто бунтарь. Обычно ребенок является или принцем или тем, который встает на цыпочки, чтобы взглянуть поверх предшествующих братьев или сестер. Если эти общие характеристики хоть в какой-то степени соответствуют действительности, то в самом лучшем случае они представлены в виде статистических вероятностей, а не как определяющие особенности. При рассмотрении семейной иерархии с точки зрения порядка рождения или порядкового положения создается проблема характеристики, скажем, например, пятого ребенка в семье. Хотя он часто встречается в семейной ситуации, в литературе ему не уделено должного внимания. Порядок рождения сам по себе игнорирует положение ребенка с точки зрения пола. Дети в семьях из двух детей, в которых возможными конфигурациями являются мальчик-мальчик, девочка-девочка, мальчик-девочка и девочка-мальчик не обладают сходными характеристиками, если исходить только из порядкового положения (Schulman & Mosak, 1977).

   Последователи Адлера предпочитают изучать иерархию семьи с точки зрения психологического положения. Эту точку зрения иллюстрирует простой пример. Возьмем двух братьев или сестер с десятью годами разницы в возрасте. Если рассматривать по порядку рождения, то их следует считать первым ребенком и вторым ребенком. С точки зрения последователя Адлера, психологическое положение каждого, скорее всего, было бы положением единственного ребенка, при этом, возможно, что старший ребенок для младшего исполняет функции дополнительной родительской фигуры. Выделенные курсивом термины “скорее всего” и “возможно” использованы специально, чтобы показать, что: (1) Адлерианцы не признают ригидные причинно-следственные связи между семейным расположением и особенностями сиблингов; (2) Связи могут быть поняты только из контекста, т.е. когда известен климат в семье и полная конфигурация всех факторов в семейной иерархии. Когда Адлер делал обобщения или отваживался дать предсказание он всегда любил напоминать своим студентам: “К тому же все может оказаться совершенно иначе”.

  Поиск значимости и вытекающее из этого сиблинговое соперничество отражает ценности конкурирующего общества, в котором мы живем. Нас поощряют быть первыми, быть выше, быть популярными, быть атлетичными, быть “настоящими” мужчинами, “никогда не терять духа” и т.д. Соответственно, каждый ребенок должен наметить для себя границы “территории”, которая включает в себя те атрибуты или способности, которые, как он надеется, дадут ему чувство значимости. Если при оценке своих возможностей (potency) (способностей, мужества и уверенности) он придет к убеждению, что он сможет достичь этого места при помощи приемлемых средств, то он будет добиваться “полезной стороны жизни”. Если же он почувствует, что не сможет таким образом достичь своей цели, то он теряет мужество и в своих усилиях начинает полагаться на деструктивное действие. Для адлерианца “не приспособленный к окружающему миру” ребенок не является “больным” ребенком. Дрейкурс (1947, 1948) классифицирует цели ребенка, утратившего веру в себя, на четыре группы – привлечение внимания, поиск силы, месть и декларация ущербности или поражения. Дрейкурс говорит о непосредственных, а не о долгосрочных целях. Они представляют собой цели “неправильного поведения” ребенка, а не поведение всех детей (Mosak & Mosak, 1975).

   В процессе социализации, в процессе становления человеческим существом ребенок делает выводы на основе своих субъективных переживаний. Поскольку у маленьких детей еще не сильно развиты процессы логики и суждения, то многие из их убеждений содержат ошибки или лишь частичную “правду”. Тем не менее, они относятся к этим выводам о себе самих и о других как к истинным, даже если они “фиктивны”. Они представляют собой субъективные оценки, тенденциозные восприятия самих себя и мира, а не объективной “реальностью”. Таким образом, можно быть по настоящему неполноценным, и не чувствовать неполноценности. И наоборот, можно чувствовать неполноценность при отсутствии какой-либо неполноценности.

   Ребенок создает когнитивную карту, стиль жизни, который призван помочь ему, “маленькому”, справится с “большим” миром. Стиль жизни включает в себя те стремления, долгосрочные цели личности, “формулировки” тех условий, личных и социальных, которые необходимы для “безопасности” личности. Последние также являются фикциями и, как привило, возникают в терапии в виде “Если бы только…, то я бы…”. Моусак (1954) разделил убеждения образа жизни (life-style convictions) на четыре группы:

     1. Я-концепция – те убеждения, которые есть у меня, относительно того, кто я такой.

     2. Я-идеал (Адлер создал этот неологизм в 1912) – убеждения о том, каким мне следует быть, или каким я обязан быть, чтобы занять свое место.

     3. Weltbild или “картина мира” - убеждения о том, что не является мной (мир, люди, природа и тому подобное) и о том, что мир требует от меня.

     4. Этические убеждения – персональный свод правил “правильно-неправильно”.

   Когда существует несоответствие между Я и Я-идеалом (“Я низенький; я должен быть высоким”), то отсюда происходит чувство неполноценности. Хотя существует бесконечное разнообразие чувств неполноценности следует упомянуть одно, которое обсуждал Адлер, когда он еще был в Фрейдистском Обществе, и которое привело к размолвке между Адлером и Фрейдом. В определенных кругах оно сейчас принимает грандиозное значение и это – мужской протест. В культуре, которая ценит больше маскулинность, некоторые женщины чувствуют неполноценность, потому что им не предоставляют прерогативы или привилегии мужчин (“Я – женщина; Я должна быть равна с мужчиной”). Но мужчины тоже страдают от маскулинного протеста, потому что некоторым мужчинам для того, чтобы обеспечить себе “место” недостаточно быть мужчиной (“Я – мужчина; но мне следует быть настоящим мужчиной”). Так как Адлер верил в равноправие полов, он не мог принять такие допущения (Mosak & Schneider, 1977). Поскольку и ныне продолжается битва между полами за равноправие, то можно наблюдать подтверждение предсказания Вексберга (1929), что “в своей нынешней форме семья определенно исчезнет при постоянно нарастающем процессе женской экономической эмансипации”.

  К чувству неполноценности приводит также недостаточность соответствия между представлениями понятия себя и представлениями о Weltbild (“Я слаб и беспомощен. Жизнь опасна”). Несоответствие между понятием себя и этическими убеждениями (“следует всегда говорить правду; Я лгу”) приводят к чувству неполноценности в моральной области. Таким образом, чувство вины представляет собой лишь один из видов чувства неполноценности.

  Это разнообразие чувств неполноценности само по себе не является “ненормальным”. Было бы трудно спорить с наблюдениями Адлера, что жить это значит чувствовать неполноценность. Лишь только тогда, когда личность поступает так, как если бы он был неполноценен, обнаруживает симптомы, или ведет себя как “больной”, тогда мы видим признаки того, что в медицинском случае назвали бы “патологией” и что адлерианцы называют утратой веры в себя или комплексом неполноценности. Наиболее упрощенно, чувство неполноценности является всеобщим и “нормальным”; комплекс неполноценности отражает утрату веры в себя ограниченной части нашего общества и обычно – “ненормально”. Первое может быть замаскировано или спрятано от посторонних глаз; второе представляет собой открытую демонстрацию неадекватности или “болезни”.

  Используя свою “карту”, человек облегчает свои действия на протяжении жизни. Она позволяет ему оценивать и понимать опыт. Она дает ему способность предсказывать и контролировать его. В этой связи Лоуренсе Франк (1939) пишет:

“Личностный процесс можно сравнить с некоторым видом резинового штампа, который эта личность накладывает на каждую ситуацию, при помощи которого придает ту форму, которая требуется этой личности; поступая таким образом, она неизбежно игнорирует многие аспекты ситуации, которые для нее неприемлемы или избирательно реагирует на определенные значимые аспекты.

  Хотя стиль жизни - инструмент, который позволяет справится с опытом, он в значительной степени является бессознательным. Стиль жизни заключает в себе скорее когнитивную, а не поведенческую организацию. В качестве иллюстрации приведем убеждение “Мне нужно возбуждение”, которое может привести к выбору профессии актера, автогонщика, исследователя или привести к “поведенческому отреагированию”. Такого рода убеждение может в дальнейшем привести как к попаданию в затруднительные или волнующие положения, так и к участию в творческих мероприятиях или научным открытиям.

  При одном и том же стиле жизни можно вести себя полезно или бесполезно. Вышеупомянутое различие позволяет адлерианцам (например, Dreikurs, 1961; Nikelly, 1971а) проводить различие между психотерапией и консультированием. Первое, утверждают адлерианцы, имеет целью изменение стиля жизни; второе – изменение поведения при существующем стиле жизни.

  Так как в адлерианской литературе достаточно широко обсуждаются жизненные цели в любви, в профессиональной и социальной деятельности, то здесь они не будут разбираться тщательным образом, разве что будут даны некоторые краткие комментарии. Льюис Уей (1962) подчеркивает, что “проблемы, которые они ставят, никогда не могут быть разрешены раз и навсегда, и требуют от личности непрерывного и творческого движения к адаптации”.

  Любовь, подобно другим эмоциям, имеет когнитивные основы. Люди не являются “жертвами” своих эмоций или страстей. Они создают эмоции, чтобы помочь себе в достижении своих целей. Любовь представляет собой связующее чувство, которое мы создаем тогда, когда мы хотим сблизиться с людьми.

  Хотя жизненные цели любви, профессиональной и социальной деятельности требуют решения, существует возможность избегать некоторых решений или откладывать их, если можно компенсировать это в других областях. “Даже успешные люди впадают в невроз из-за того, что они не являются еще более успешными” (Way, 1962). Невротический симптом выражает “Я не могу, потому что я болен”; действия личности явно выдают “Я не буду, потому что может пострадать моя самооценка” (Krausz, 1959). Хотя действия невротической личности соответствуют ее “частной логике” (Nikelly, 1971b), она по-прежнему цепляется за “здравый смысл”. Человек знает, что ему нужно делать или чувствовать, но он “не может”. Адлер относит его к личности “да–но”. Эрик Берн (1964) в своей игре “Почему Вы этого не делаете – Да, но” ярко описал подобные межличностные маневры. Истоки невроза находятся в утрате веры в себя. Индивид избегает решения и откладывает его, или идет обходными путями, с тем чтобы “сохранить лицо”. Даже если он ожидает неудачу и подготовился к ней, он пытается спасти самооценку. Студент, страшащийся провала на экзамене, будет отказываться от учебы. В случае, если он все же провалится, ему просто следует держаться мысли, что он был ленив или невнимателен, но не глуп.

   Психотическая цель превосходства часто оказывается гораздо выше, чем может быть достигнута смертным человеком. “Индивидуальная психология показала, что цель превосходства может быть зафиксирована только на таких высотах, когда личность, помимо потери интереса к чужим доводам, также утратила интерес к своему благоразумию и пониманию…, здравый смысл стал для нее бесполезным” (Adler, 1964а). Адлер использовал термин “здравый смысл” в том же значении, в котором Салливан говорил о “согласованном подтверждении” (consensual validation). В области псевдоработы личность назначает саму себя главврачом психбольницы. В псевдосоциальной области гипоманиакальный пациент напоминает бодрого экстраверта, а более тяжелый маниакальный пациент становится “уничтожителем имен” и “проглатывает” людей (Schulman, 1962). Параноидальный пациент представляет, что другие люди представляют собой, его “поиск славы” манифестируется, если использовать фразу Карен Хорни (1951), в виде мании преследования, что они тайно замышляют сделать что-то со мной. Он - центр внимания людей. Еще одним “решением” душевных псевдозадач является мания величия у психотически депрессивного пациента (“Я самый худший певец всех времен”) или мания величия шизофреника, который считает себя Христом. Сюда же можно отнести галлюцинации разговора с Дьяволом (Adler, 1963b; Mosak & Fletcher, 1973).

  Психологически здоровый или нормальный индивидуум – это тот, который развил у себя социальный интерес, кто хочет посвятить себя жизни и жизненным задачам” (Wolfe, 1932). Он использует свою энергию на то, чтобы быть членом общества с уверенностью и оптимизмом справляющегося с жизненными проблемами. У него есть свое место, у него адекватная самоценка. Он ощущает чувство принадлежности и сотрудничества и обладает “мужеством быть несовершенным”. У него твердое знание того, что, несмотря на его несовершенство, он может быть востребован другими. Прежде всего, он отказывается от ложных ценностей, которые проецируются и навязываются его культурой и пытается заменить их ценностями, которые в большей степени соответствуют “железной логике социальной жизни”. Такой личности не существует и психотерапия ее не создает. Это лишь созданный Адлером идеал, а поскольку его стремлением было заменить большие ошибки малыми, то многие из этих целей при психотерапии могут быть приближены. Многим людям выпала удача обладать мужеством и социальным интересом проделывать это самостоятельно, без терапевтической помощи.